Книга Дон Корлеоне и все?все?все. Una storia italiana - Андрей Смирнов

В общем, всё смешалось в доме итальянцев.

Теперь понимаете, зачем были нужны постоянные попытки государственных переворотов? Прямолинейно-радикальная часть политической и военной элиты видела в них способ покончить с полыхающими по всей стране волнениями, то и дело грозящими перерасти в революцию. Более же утончённые государственники — воспринимали их в ином качестве: как наглядный сигнал для политических оппонентов. Если, мол, зайдёте слишком далеко, — мы, в свою очередь, тоже готовы к решительным ответным действиям, пусть даже они и значительно выходят за рамки наших конституционных полномочий. Левым политикам, равно как и их московским кураторам, поневоле приходилось считаться с такой вероятностью, умеряя революционный пыл.

Внести управляемый хаос, чтобы достичь своих целей. Дестабилизировать, чтобы стабилизировать. Эта стратегия, которая войдёт в историю под названием «Стратегия напряжённости», имела, однако, один изъян: отсутствие публичности. И действительно, — как на жизнь и мировоззрение обычного активиста, кидающего в полицию коктейль Молотова, либо же обывателя, с одобрением наблюдающего за его, активиста, действиями по телевизору, может повлиять, что какой-то там генерал собирается захватить власть? Откуда они вообще об этом узнают, если переворот останется лишь в виде плана? А если даже вдруг и узнают, то ведь придётся отвечать на закономерный вопрос: а почему, собственно, этот генерал ещё не сидит за государственную измену? Нет, негоже так полезными для нашего дела генералами разбрасываться!..

Требовалось нечто иное. Что-то более наглядное и, если можно так выразиться, — зрелищное. Что-то, как в Портелле делла Джинестра. Бойня в которой, кстати говоря, традиционно и считается самым первым актом Стратегии напряжённости.

12 декабря 1969 года, Милан, Пьяцца Фонтана.

Празднично украшенный, залитый огнями город. Пятница, впереди выходные. Все стремятся поскорее разобраться с делами и подвести итоги года до наступления Рождества, поэтому помещение Национального аграрного банка заполнено посетителями. Собственно, в соответствии с расписанием, банк уже семь минут как должен был быть закрыт, но наплыв клиентов столь велик, что не справляющиеся с ним клерки всё ещё продолжают работу.

16 часов 37 минут. Яркая вспышка. Летящие во все стороны осколки стекла и бетона. Оглушительный грохот. Когда слух постепенно возвращается, сквозь звенящую тишину начинают проступать крики. Отчаянные крики боли и ужаса. Бегущие в панике люди. Другие люди, спешащие на помощь. Отдалённый нарастающий вой полицейских и медицинских сирен.

Практически в тот же момент, с максимальной временной разницей в пятьдесят три минуты, звучат три взрыва в Риме, в общей сложности оставляющие шестнадцать раненых. Ещё одну бомбу удаётся обезвредить здесь же, в Милане, в здании другого банка.

В наши дни это, вероятно, не обрело бы статуса такого уж выдающегося события. Современный мир привык к терактам. Пара-тройка дней газетной шумихи, несколько растерянно-воинственных заявлений официальных лиц, дежурная минута молчания. По сегодняшним меркам бойня на Пьяцца Фонтана даже не считалась бы особо крупной: семнадцать погибших, восемьдесят восемь раненых.

Но тогда… Тогда это стало шоком. Разделившим новейшую итальянскую историю на «до» и «после». Днём, когда в Италию пришёл большой террор.

Нет, это не значит, что до того момента страна не сталкивалась с политическим терроризмом. Однако он всегда был прицельным, направленным на конкретных лиц, занимающих определённые должности либо проповедующих определённые взгляды. Для человека, не принимавшего участия в политике или государственном управлении, — шанс стать его жертвой представлялся минимальным. В этот же раз удар был сознательно нанесён именно по ним — по обычным гражданам.

Но главным стало даже не это, не сам факт массового убийства. А те загадочные события, которые за ним последовали.

Полиция незамедлительно принимается хватать — пока лишь в профилактических целях — участников лево— и праворадикальных групп и объединений. Среди прочих — и активного члена миланского анархистского кружка, в прошлом — партизанского связного, железнодорожного рабочего Джузеппе Пинелли. Справедливости ради, «хватать» — слишком громко сказано. Пинелли приезжает в квестуру хоть и под эскортом полиции, но за рулём собственного мотороллера. Он утверждает, что у него есть твёрдое алиби: в момент взрыва анархист находился далеко от места событий, в компании другого человека. Однако ведущий допрос комиссар Луиджи Калабрези, имеющий стойкую репутацию последовательного и жёсткого гонителя лево-анархистских движений, ему не верит. «Террорист должен сидеть в тюрьме! Я сказал!» — говорит он, и сознательно идёт на лёгкое нарушение процессуальных нормативов, задерживая Пинелли на трое суток, что превосходит установленный по закону срок.

В один из этих дней Пинелли получает возможность переброситься парой слов со своим знакомым, другим томящимся в квестуре анархистом, Валитутти, которому жалуется, что, мол, менты дело шьют, не дают ему спать и вообще применяют, так скажем, расширенные методы дознания.

15 декабря, незадолго до полуночи, находящийся в соседней комнате Валитутти слышит, что из кабинета, в котором Калабрези беседует с Пинелли, доносятся приглушённые крики и звуки, напоминающие шум борьбы. Причём впоследствии Валитутти под присягой будет утверждать: Калабрези не мог покинуть помещение таким образом, чтобы это осталось им, Валитутти, незамеченным.

На следующее утро полиция созывает пресс-конференцию, в ходе которой сообщает, что стоило, мол, комиссару на пять минут отлучиться из кабинета, как вдруг Пинелли, осознавший весь ужас совершённого им на Пьяцца Фонтана злодеяния, резко раскаялся, с криком: «Это конец анархии!» — раскидал пятерых присутствовавших в помещении дюжих полицейских, прорвался к окну, в эффектном прыжке с пятого этажа солдатиком впечатался головой в асфальт и умер по дороге в больницу.

— Он такой шустрый оказался, — говорят полицейские, — мы его — хвать! А он — прыг! У нас от него только туфля в руках и осталась.

В доказательство чего демонстрируют журналистам означенный предмет обуви.

— Чей-чей туфля? — переспрашивают дотошные журналисты. — Погодите, но мы ж тело видели. У него, у тела, все туфли были на месте.

Полицейские смущаются и невнятно бормочут, что, мол, вероятно, у Пинелли в кармане лежала запасная и в полете он успел переобуться.

Но надвигающуюся бурю уже не остановить.

Нечётное количество туфель и пребывающий в двух местах одновременно Калабрези — не единственные странности в самоубийстве Пинелли. Траектория падения заставляет сделать вывод, что анархист устремился вниз совершенно отвесно, даже не попытавшись оттолкнуться в прыжке от подоконника. На руках трупа отсутствуют следы того, что Пинелли рефлекторно старался ухватиться за карнизы здания, о которые несколько раз сильно приложился в полете. Мало того, в прессе появляются утверждения, что основная травма, ставшая причиной смерти, больше похожа не на последствия удара об асфальт, а удара карате.